— Вы уходите, Мурочка? До свидания. Спешу к графине.
Раздосадованной Муре ничего не оставалось, как тоже выйти.
А Литта побежала за братом, нагнала его в коридоре, спеша, рассказала о Муре и неожиданно прибавила:
— А эта француженка, Юрий, это…
Юрий рассердился:
— Какое тебе дело? Как это скучно и глупо! Неужели нельзя меня оставить в покое? Просто жить нельзя в Петербурге! На Остров ходят, ноют, сюда приду — и здесь то же самое!
Литта побледнела.
— Ты несправедлив, Юра.
Он уже улыбался.
— Да, я несправедлив. Прости, сестренка. Это Сашины дела меня растревожили. Что ж, сам он виноват… — Задумался, потом прибавил: — Я сегодня обедаю у вас. После останусь, отдохну хоть немного.
Отдохнуть не пришлось.
Чуть только Юрий после обеда прилег на турецкий диван в своем просторном кабинете, в дверь постучали.
— Студент вас спрашивает, — зашептала Гликерия. — Уж он раз шесть приходил, пока вас не бывало. Прикажете отказать?
— Какой еще студент?
— Длинный такой, бледный. Очень просит.
Юрий махнул рукой.
— Ну, хорошо… Все равно. Позовите.
Вошел Кнорр, мешковатый, темный, как никогда, с потерянными глазами.
— Я к тебе… по делу, — начал он, запинаясь. Чувствовал, что Юрий ему не рад.
— Опять по делу?
— Да… А вернее так, просто… Сам не знаю, зачем. Искал тебя давно, а зачем — не знаю…
Юрий взглянул на него остро.
— Ну, садись, я велю чай подать.
Кнорр сел.
— Не надо чаю… Я так…
— Все равно. С кем видался последнее время? — спросил Юрий тихо, продолжая приглядываться к гостю.
— Видался? Ни с кем. Один был. Всех потерял. Точно все сгинули. Точно сторонятся от меня. Даже Яков этот… ты, впрочем, его не любишь. Я нисколько не жалуюсь, я и прежде близости не искал. А теперь я так утомлен.
Юрий ходил по комнате, морщась от неприятного чувства.
— Ну, что я с тобой буду делать? — сказал он, вдруг останавливаясь. — Ты в таком состоянии, что тебе слова утешения нужны, за ними ты и пришел. А мне слова пустые противны.
Кнорр сидел неподвижно, темный, как мертвец.
— Ведь с тобой ничего не случилось? Если б беда стряслась, подумали бы вместе… А так — чего приходить? Только неприятно смотреть.
Кнорр грубо захохотал. Он был, действительно, неприятен: слишком измученное лицо.
— Ничего не случилось? Все случилось. Вот что со мной случилось.
Но Юруля пожал плечами, опять прошелся по комнате и сухо сказал:
— Тогда уходи, пожалуйста. Я не люблю смотреть на несчастных, которым не могу помочь. Если б у тебя заболела мать, я бы помог отыскать доктора. Если б ты был голоден, я бы тебя накормил. Если б ты впутался в историю, я постарался бы выручить тебя. Но теперь, ей-Богу, это нелепость, что ты ко мне пришел. Надумал себе несчастие и хочешь показывать его? Уйди, сделай милость.
Кнорр встал. Он уже не смеялся. Весь засутулился, мундир точно на вешалке, рукава точно пустые.
— Так пойду. Прощай.
Юруля остановил его за плечо.
— Кнорр, милый, ведь это глупость, больше ничего. Ведь у тебя сейчас неврастения. Ты так потерял себя, что пойдешь и пулю себе в лоб пустишь. И очень будешь важничать, точно это не величайшая банальность. У тебя нет одной большой беды, но, наверное, было много маленьких, и ты устал… Ты подожди. Ты отдохни.
Юруля ласково обнял его и посадил опять в кресло.
— Ведь устал? Правда? Тебе все не нравится. Все кажется ненужным, скучным… Или даже отвратительным? Так?
Кнорр покорно подался в кресле. Слушал — или не слушал. Вдруг поднял голову.
— Да, напрасно я пришел к тебе сегодня, — сказал он кратко. — Да, устал. Да, может, и умру сегодня. А пришел так. Вспомнить. Может, Хесю увидишь. Она тебя любила тогда.
Юруля встрепенулся.
— Ты знаешь. Она мне не нравилась. Я ее жалел и боялся. Глуп был. Нечего было ни жалеть, ни бояться.
— А что же? — усмехнулся Кнорр. — Впрочем, все равно. Ну, я любил Хесю. Ну, она тебя любила. Что мне? Я и не знаю, где она теперь. И уж давно, должно быть, не люблю.
У Юрули мелькнула какая-то мысль.
— Так ты не знаешь, где она? И ничего не знаешь? А как же, помнишь, тогда, в саду, просьбу ты передавал?
Кнорр покачал головой.
— Говорю же, никого с тех пор не видел. Я, кажется, и из комнаты не выходил.
— Ну, вот что, Кнорр, — заговорил Юруля оживленно. — Все это ты успеешь, и убить себя успеешь, если захочется. А сегодня сделай мне удовольствие. Поедем вместе.
Кнорр поднял удивленные угрюмые глаза.
— Куда это? Сейчас?
— Ну, да, сейчас. Для меня. Сделай мне удовольствие.
— Не понимаю. Да хорошо. Мне все равно.
Лизочка была в нервах.
Она считала, что это так и следует, что необходимо иногда быть в нервах.
Нынче она целый день ругалась с Веркой, по телефону поругалась с дядей Воронкой, не позволила ему приехать. В разнастанном капоте лежала в гостиной, под граммофоном, и злобно скучала.
На одном окне штора была спущена, и яркая ночь неярко входила в комнату.
Юрий, приехав с Кнорром, церемонно позвонил.
— Дома. Оне не так здоровы, — сказала жеманная Вера, взглянув на студента, который шел за Юрием.
Юрий был весел.
— Ну, вот отлично, что дома. А больна — мы вылечим, — смеялся он, бросая пальто на руки Веры.
Лизочка, собственно, дулась на Юрулю. Давным-давно не был. Но все-таки обрадовалась.
— Что это вас не видно, — протянула она. — Являетесь вдруг. А кто с вами? Кноррушка!