Чертова кукла - Страница 31

— Кашляете?

— Да, это уж всегда. А теперь еще простудился на сырости. Вот чаю хорошо.

— С архиерейскими сливочками! — развязно подхватил Яков. — У меня и штопор в кармане!

За чаем опять Потап Потапыч стал заговаривать с Наташей. Она отвечала отрывисто, потом вдруг сказала, обращаясь ко всем:

— Я ничего не знаю и желала бы и впредь ничего не знать. Михаил со мной ни о чем не говорит, я виделась с ним как сестра, больше ничего. Отсюда я думаю через неделю уехать.

Потап Потапыч удивленно вздохнул и закашлялся.

— Уехать? — хихикнул Яков.

— Да. Совсем.

— Ого, Сестрица, вот как! — удивленно протянул Юс. — Это что ж, официально? Это новость.

Яков вмешался.

— Смотря для кого. Наталья Филипповна давно нам давала понять, что у нее… другие задачи. Шурин знал.

— Нет, какие же "другие задачи"… — заговорила Наташа, сдерживаясь. — Просто я утомлена, измучена, ни на что не гожусь… Решительно ни на что. Мне хотелось бы пожить где-нибудь одной, собраться с мыслями, заняться чем-нибудь для себя…

Потап Потапыч опять вздохнул, а Яков опять засмеялся.

— Ну да, ну да, всем нам пора бы собраться с мыслями да начать каждому о себе заботиться! Эту новую проповедь благополучия всех и каждого мы тоже слышали! Да и без проповеди уж на то пошло! Занятий много есть: кто науку избирает, кто искусству хочет послужить… Вы что же, Наталья Филипповна, цветы по фарфору в вашем уединении будете рисовать?

— Яков! Вон! — вскрикнула Наташа, поднимаясь со стула. — Как вы смеете так со мной разговаривать?

Все разом вскочили. Юс замахал руками на Якова.

— Ну, ну, что это, в самом деле? Сестрица, да ведь так нельзя! Плюньте, господа!

Яков уже сам струсил, побледнел и бормотал что-то извинительное.

Наташа махнула рукой и села. Потап Потапыч, кашляя, заговорил примиряюще. Понемногу обошлось. Гости веселели. Не то что веселели, а становились говорливее, Яков развязнее, хотя к Наташе прямо уже не обращался.

— А что, Сестрица, вы Петю видали прошлым летом? — спросил Потап Потапыч.

— Да, видела. Случайно. Недолго.

— И я видал, уж под осень, — сказал Юс. — Что, Сестрица, у вас насчет стенок, ничего?

— Хозяйка глуха. А работника нету дома.

— Я видал, — повторил Юс. — Ничего себе, он ничего. Назад ему все равно ходу не было, да он, как понял, и сам не требовал. Поверить же ему поверили. Ясное дело.

— Ясное дело! — подхватил Потап Потапыч. — Я при первых вестях о нем разобрал, в чем штука, и хоть посейчас ничего подробно не слышал, а знаю. Лучше ему кончить и нельзя было, раз уж пришло это в голову, свернулся.

— Дикая мысль, — сказала Наташа, кутаясь в платок. Она знала, что Петя был младший брат Потапа Потапыча, которого он чуть ли не воспитывал. Судьба Пети решилась этой осенью и была ужасна. Тем не менее и Потап Потапыч, и другие, и сама Наташа говорили о Пете спокойно, с привычной простотой и без большого интереса. Потап Потапыч с давнего времени не видал его, ну так сообщали подробности.

— Мысль не дикая, — промолвил Юс. — Понять можно. Сидели, засиделся немного, а тут его этой нашей катастрофой азефской сразу ошарашило. И на воле-то скольких пришибло. Он так понял, что всему общему конец, и каждый за свой страх пусть действует. Фантазия разыгралась, сдержки соскочили. Коли оттуда мог один человек столько дел наделать, так и отсюда может. Тот хороших людей обманывал для подлых дел, а я, мол, буду подлецов обманывать для хороших дел.

— Нельзя же так! Невозможно же! — заволновалась все время молчаливая Хеся.

Потап Потапыч кивал головой с довольным видом.

— Ну да, да, я именно так его и понял. Человек был молодой, нервный. Не всем под силу. Вон Бабушка, тоже сидела, как узнала про Ивана Николаевича. Эта выслушала, помолчала, подумала — плюнула: тьфу! И только. Осталась, как была. А что, — прибавил он, обращаясь к Юсу, — Петя-то что же говорил?

— Вот это самое и говорил. Сознавал уж, что свернулся и что назад ходу все равно нет. Ничего. Рассказывал, как трудно было выдержать. Его два раза из тюрьмы в охранку требовали и назад отсылали. Потом уж, когда ушел да с воли опять письмо написал, — поддались, поверили. С воли пишет — ну, значит, действительно. Да и то…

— А что? — спросил Потап Потапыч.

— Нелегко было. На умницу одного здешнего наскочил. Уж он его и так, и этак… Петя все держится. Наконец тот взял его за плечи, толкнул к зеркалу, — большое зеркало у него в кабинете, — и шепчет: "Посмотри. Хорошо вы рассказываете, а глаза-то у вас лгут. Ну да ладно!" Бросил Петю и вышел за портьеру. Петя не будь дурак, — к портьере — и заглянул. А там — двое… и кто!

Юс наклонился и шепнул что-то на ухо Потап Потапычу.

— Да нет? — изумленно проговорил тот.

— Право. Иван Николаевич и… сам. Петя утверждал положительно.

Потап Потапыч вздохнул и улыбнулся.

— Что ж, все возможно. Ну и как же?

— Да, так же, приняли все-таки. Умница-то, однако, себе на уме. Не пошел тогда на Выборгскую, к Пете в гости, цел и остался.

В комнате все те же ненастные, неподвижные сумерки. Самовар погас. Одна бутылка была уже выпита, давно начали другую. Яков заговорил у чем-то с Юсом в сторонке, кажется, собирался уезжать. Хеся бесшумно вышла из уголка и подсела ближе к Потапу Потапычу и Наташе. Должно быть, разговор о Пете, которого она знала мало, навел ее на какие-то тревожные общие мысли. Высказать их она, однако, или не хотела, или не умела.

Чай, коньяк, Наташа, такая строгая и куда-то уходящая, вдруг посторонняя, да еще воспоминания о Пете разнежили Потапа Потапыча. Ему хотелось вести обыкновенный, неделовой разговор, вспоминать о своем, хотя бы о том же Пете, но, главное, рассказывать бесполезно, просто чтобы рассказывать. Дьячихина комнатка — дача, куда он приехал в гости к этой милой барышне, уже не "товарищу", не "сестрице", а просто славной чужой девушке. Когда Потап Потапыч бывал "в гостях"? Он и не помнит. Хорошо бы даже совсем о чем-нибудь другом поговорить, но хочется говорить о Пете, да и не знает он ничего такого "другого".