Чертова кукла - Страница 29

Левкович дернул рукой вперед и выстрелил. Невольно отпрыгнув влево, к двери, Юрий опрокинул стул и сам едва не упал. Белый клубок дыма посерел, распустился на всю комнату, лампа сделалась желтым пятном, бледно-лиловый четырехугольник окна затмился.

Левкович обернул длинный, офицерский револьвер к себе дулом и опять выстрелил. Юрий уже был около, успел схватить руку, но толкнуть как следует не успел. Выстрел был глуше, но опять — клуб белый, завеса дыма еще плотнее, и в дыму криво и тяжело валящийся офицер, боком на угол стола, потом ниже, на пол, задев этажерку.

— Саша, Саша… Саша!

Дым ел глаза, Юрий ощупью, наклонившись, искал, где лицо упавшего, где может быть рана.

В незапертую дверь уже вбегали, отрывисто кричали, спрашивали. Дым немного поднялся и пополз, качаясь, в коридор.

— Пожалуйста, доктора… Шишковского… тут на площадке, — заговорил Юрий. — Мой двоюродный брат ранил себя… нечаянно…

Левкович был жив. Он хрипел, странно дергался и что-то говорил; что — в хрипе нельзя было понять.

Когда минут через пять пришел доктор, толстый, рыжий и добродушный, Левковича уже положили на диван. Юрий сообразил, что рана должна быть в левом плече. Тут где-то дымилось, мундир пах гарью.

Терять время было нечего. Юрий согласился с доктором, что самое лучшее — перенести раненого в частную лечебницу наискосок, где ему будет подана нужная помощь всего скорее.

Через полчаса Юрий в скудно освещенной приемной лечебницы уже выслушивал слова другого доктора, хирурга из евреев, очень внимательного и точного. Пуля еще не извлечена, рана мучительная, но не смертельная, легкое едва ли задето. Больной почти все время в памяти, жалуется на свою неловкость (или неосторожность?), говорит о жене.

— Она могла бы его видеть? — спросил Юрий.

— Лучше не сейчас… Мы ему скажем что-нибудь…

— Как найдете нужным. Но она все равно приедет, ее надо же предупредить.

Еще почти час Юрий провозился дома со всякими формальностями скандала. Кажется, в неосторожность офицера мало поверили, но какое кому дело? Офицерский револьвер Юрий отдал приставу.

А полувсунутую в конверт записку он догадался спрятать сразу, еще в суете. В приемной успел пробежать ее и кое-как понял, в чем дело. Понял, по крайней мере, как нужно действовать.

Болела голова от дыма, от трескотни, тошнило от досады и от жалости к этому глупому, несчастному человеку. Завтра уж будет поздно помочь ему. Вот эта возня с дураками, от которой не всегда отвертишься, самое противное, что есть в жизни.

Юрий не останавливался на бесполезных рассуждениях о том, что было бы, если б Левкович случайно не промахнулся, когда стрелял в него. В этом идиотском состоянии естественно было промахнуться. Да и дело прошлое.

Уже в первом часу ночи Юрий позвонил в квартиру Левковичей.

Мура, в капоте, немного растрепанная, лежала на широком диване и грызла леденцы.

— Ах, Юруличка, — запела она, увидев Юрия, который остановился на пороге. — А я думала, кто это так поздно? Ну, я не удивляюсь, капризник! Саши нет, идите ко мне… Что вы? — прибавила она, вглядываясь в лицо гостя, и немного приподнялась.

В квартире было тихо. Юрий плотно запер дверь, подошел к Муре, цепко взял за руку повыше кисти и дернул так, что Мурочка сразу отлетела от дивана.

— Ты вот на что поднялась? Вот на что? Ах ты, дрянь, дура полоумная!

— Юрочка… Юрочка…

Он схватил ее за косы и таскал по ковру из стороны в сторону.

— И еще врать? Врать пакостно, себе и другим во вред… Нет, ты у меня эти штуки забудешь… забудешь…

Бил ее сосредоточенно, упорно, с серьезным лицом, как мужик "учит" жену. Она тряслась и тихо визжала, но не вырывалась.

— Юруля… миленький… Юрочка… клянусь тебе… Больно, Юра…

— Когда я тебя с Леонтинкой твоей развращал? Когда? Было это? Было? Не бросил я и Леонтинку, когда узнал, что вы за дряни обе, и барышня, и гувернантка? Тронул я тебя когда-нибудь пальцем, а? Для чего ты это наплела человеку, который только тем и виноват, что такую дрянь любит! Для чего? Отвечай!

Мура скорчилась на ковре, трепаная, запутанная в складках розового капота. Захлебываясь, всхлипывая и закрываясь руками, как виноватая баба, лепетала:

— Юрочка… Я нечаянно… Он меня не понимает… Я ему сказала, что не люблю его… И жить с ним не буду… А он…

— Что-о? — грозно закричал Юрий, опять схватил ее за руку и посадил на ковре. — Ты что сказала? Не будешь жить? Не любишь?

Ни малейшей злобы в нем не было. Была досада, но понемногу и она проходила, было смешно. Однако помнилось, что дело еще не кончено.

— Ты осмелилась сказать, что бросишь его? Кто тебе позволит? Да ты знаешь, что я с тобой за это сделаю? Знаешь?

По совести, Юрий сам не знал, что он может еще сделать, но это ничему не мешало.

— Я не буду, Юрочка… Я не буду… Прости меня… Я сама не помню, как это вышло. Юрик, не сердись!

Он шагал по комнате, сдвинув брови и сурово глядя, как она, все еще не смея подняться с ковра, следит за ним глазами.

— Ты, голубушка, помни… Я тебя везде достану… Если я еще хоть тень на Сашином лице увижу! И жить с ним будешь, и такой женой ему будешь, какую ему нужно. Любишь, не любишь — я знать этого не хочу, мне надо одно: чтобы у него и сомнений никогда не было, что любишь… Поняла?

— Да… Юрочка…

— Ну, иди сюда.

Он сел на низенький диван, приподнял Муру и посадил рядом. Она прижалась к нему и снова тихонько заплакала.

— Не реви, а слушай хорошенько. Ты петая дура, но не настолько все же глупа, чтоб не понять, когда я говорю с тобой серьезно. Я не шутки с тобой шучу, ты могла убедиться.